Хан Абдул Гани Хан «ПУШТУНЫ»

Скачать в формате doc

 

 

 

Самое трудное в написании – понять, с чего начать, так же как самое трудное в разговоре – понять, когда остановиться. Ничто так не раздражает, как пустой лист бумаги, тупо глядящий прямо тебе в лицо, когда тебя неудержимо тянет к перу, но ты никак не можешь настроиться и начать.

           

Я хочу поговорить и пуштунах, народе, который я люблю, и это делает мою задачу еще сложнее. Я хочу, чтобы вы полюбили их так же, как я. Но пуштуна полюбить нелегко. Он обладает великим знанием. Его простота – самая сложная. Я хочу, чтобы он спустился с вершин Хайбера и полей Хашнагара и предстал перед вами лицом к лицу, в своей ветхой одежде и плетеной из травы обуви, с глазами, полными мужественности, юмора и чертовщины, и головой, полной ребяческой и благородной гордости – главный камуфляж, который он использует, чтобы скрыть свою бедность и нужду. Да, я хочу подвести его к вами и сделать так, чтобы он заговорил с вами – о его борьбе и мечтах, о любви и врагах, его поле и его сторожевой башне, его новом ружье и его старой жене.

 

Дело это, как вы сами убедитесь, непростое. Неудивительно, что я не знал с чего начать. Но у меня есть план. Я сделаю так, что он споет вам свои любовные песни, чтобы вы смогли почувствовать биение его сердца. Он расскажет вам пуштунскую сказку, чтобы вы смогли услышать то, что он рассказывает своим детям. Он расскажет вам о происшествии, случившимся в его деревне, чтобы вы смогли увидеть, как он живет. Он расскажет вам о луне, чтобы вы смогли понять, как он любит. Он расскажет вам о своих традициях, чтобы вы смогли понять его законы. Он расскажет о разбойниках, набегах и поединках, чтобы вы смогли понять, какая сила им движет. Он расскажет вам о священниках, волшебстве и заклинаниях, чтобы вы познали тьму его сердца. Он расскажет вам о жизни и смерти, о правде и несправедливости, и я надеюсь, что к тому времени вы уже будете знать его, и в этот момент в разговор вмешаюсь я и попытаюсь рассказать о нем, о его отношении к вам и его связи с вашим будущим. Ибо нравится вам это или нет, но он ваш сосед. И с самой несчастливой стороны вашего дома – той стороны, что смотрит на Россию. Вы должны знать его, потому что Россия сможет многое сказать об облике грядущего. Оно придет к пуштунам прежде, чем оно придет к вам.

 

А теперь, позвольте представить вам вашего соседа. У него изящный тюрбан и весьма загадочные штаны. Давайте взглянем на него. Но прежде, нам следует узнать кое-что о его расе и происхождении.

 

 

 

(2)

 

ИСТОРИЯ

 

Большинство людей, посмотрев на его нос, скажут, что он еврей. Не умея связать его с кем-то еще, они говорят, что он принадлежит к исчезнувшим коленам. Его исламская вера, и ее неизбежное влияние на его жизнь и поведение, придают этому впечатлению некоторую правдоподобность. И все же основные принципы, которыми он движим, вне зависимости от того, кто его Царь, скорее спартанские, чем еврейские.

            Меня очень интересовало его происхождение. Самым древним автором, у которого я мог проконсультироваться на его счет, оказался этот очаровательный старый плут Геродот, который верил всему, что слышал, и записывал все, чему верил. Он называется пуштунскую часть мира Бактрией и утверждает, что она населена низкорослыми темными людьми, которые торгуют золотом и специями. Далее он повествует, что золото это добывается с большим риском для жизни, в пустыне. Его выносят из недр земли на ее поверхность муравьи размером с собаку. Солнце в этом золотоносном районе слишком жаркое, и здесь не может выжить ни одно животное, кроме верблюда. Поэтому когда муравьи, занятые строительством дорог и городов только по ночам, прячутся от солнца в своих норах, бактрийцы врываются на своих верблюдах, собирают золото и мчатся обратно, стремясь покинуть прибежище этих муравьев-людоедов до захода солнца. Многие из них, по заявлению доброго старика Геродота, погибают, но некоторым удается спастись вместе с драгоценным металлом.

            Это говорит о многом:

            (1) Что бактрийцы были не столь хорошими воинами, как греки, но зато во вранье преуспели куда больше.

            (2) Что в мире существовала система торговых прав и монополия даже во времена Александра.

            (3) Что это единственный аргумент в пользу той теории, что пуштуны могли быть евреями.

            (4) Что старый добрый Геродот невероятно правдив и, как следствие, записал невероятное количество небылиц. В мире всегда были умные лжецы и святые Геродоты, которые верили им.

            Это также говорит о том, что люди, населяющие сегодня загадочную Бактрию Геродота (он не силен в географии – таковы все болтуны, а старый грек был тот еще болтун, серьезный до смешного и на удивление уверенный в том, что говорит) ни низкорослые, ни темные, ни умные торговцы-монополисты. Напротив, они высокие, светлые, стройные, и считают убийство куда более достойным времяпрепровождением, чем торговля.

            Очевидно, кто-то из друзей Геродота поселился вдоль рек и в долинах бактрийцев, взял их милых девушек в жены и стал говорить с их детьми о войне и доблести, смерти и славе. Ибо пуштун простит вам что угодно, если вы сделаете это достаточно смело. У его деревень греческие названия. У его племен греческие обычаи. Как и грек, он великий поэт и великий воин. Как и у греков большинство его войн происходит из-за женщин.

            У пуштунов нет письменной истории, но у них есть тысячи руин, изголодавшиеся камни которых расскажут свою историю любому, кто захочет слушать.

            Самые древние предметы здесь явно догреческого периода. Их замысел и стиль такой же, как в Объединенных Провинциях или в Ориссе, т.е. куклы и фигурки богов (две вещи, которые люди обычно путают одну с другой) совершенно непохожи на те, что есть у пуштунов сегодня.

            Но когда дело доходит до буддистского и греко-буддистского периода, куклы, изображения Будды, царей и святых становятся похожими на современные пуштунские. Невероятная свирепость пуштунов вполне может быть реакцией на слишком длительный прием буддистской вакцины ненасилия.

            В расовом отношении он явно грек, скрещенный с чем-то еще. Чем было это что-то я не знаю. И не буду больше к этому возвращаться. Не важно, чем он был пять тысяч лет назад.

            Также очевидно, что прежде чем стать мусульманином, он был буддистом, а прежде чем стать буддистом, он был индуистом. Я не знаю каким буддистом он был, несмотря на тысячи изображений Будды, которые он создал. Потому что он хороший стрелок и плохой солдат. Он слишком независим для того, чтобы стать идеальным последователем какого-либо пророка, так что возможно, что он был хорошим скульптором и плохим буддистом.

            Чем бы он ни был, он не еврей, потому что где вы видели еврея, который рассказывает своему ребенку о войне и отваге, смерти и славе! Вероятно, он представляет собой смесь всех рас, пришедших в Индию из сердца Азии – он перс, он грек, он монгол и он турок.

            Каждая раса внесла что-то в его пороки и добродетели, облик и убеждения, религию и любовные песни. Его темперамент, как и его одежды, живописен и элегантен. Он любит сражения, не ненавидит быть солдатом. Он любит музыку, но испытывает огромное презрение к музыкантам. Он добр и мягок, но ненавидит показывать это. У него странные принципы и оригинальные точки зрения. У него горячая кровь и горячая голова, и он беден, и он горд. Если вы так представляете себе евреев, то он, безусловно, еврей, ведь и него нос и все такое.

            Лучше всего забыть с чего все началось и взглянуть на то, кем он является сегодня. Не еврей и не грек, а темпераментный сосед, который может стать любящим другом или смертельным врагом. Золотая середина ему не ведома; это его величайшая добродетель и величайший недостаток.

 

 

 

(3)

 

НАРОДНЫЕ ПЕСНИ

 

Народные песни нации – это ее духовные автопортреты, при условии, что нация достаточно примитивна, чтобы быть честной. Быть честным в чувствах просто, с этим ничего не поделаешь, но очень трудно оставаться таковым в их выражении, особенно когда люди становятся цивилизованными. Когда традиция начинает управлять инстинктом, когда глаза больше смотрят на слушателей, чем в лицо любимой, в этот самый момент условность берет верх над музыкой, этика берет верх над страстью, и желание приходит на место любви. Поэтому если песни пуштуна кажутся вам слишком грубыми, обнаженными и прямыми, вспомните о том, что он живет прямой и примитивной жизнью в безлюдной долине или маленькой деревне, и слишком занят заботой о том, что бы подстрелить в очередной раз, чтобы найти время на то, чтобы быть цивилизованным.

            Давайте проследуем в его долину в Дире. Вот и он – идет нам навстречу, среднего роста, тонкого телосложения. У него длинные локоны, аккуратно смазанные маслом и расчесанные, завернутые в красный шелковый платок, закрученный вокруг головы как корона Цезаря. В его волосах цветок, а в глазах – глазные капли. Его губы выкрашены в красный цвет ореховой корой. В руках у него ситар, а на плече ружье. Вам покажется, что он очень женоподобен, пока вы не загляните в его глаза. Они ясные, мужественные и дерзкие. Им не ведом страх, и они умрут прежде, чем познают смерть. Он платит щедрую цену за эти подведенные глаза и раскрашенные губы. Этот сын храбрейшего племени пуштунов никогда не прячется во время битвы и всегда смеется и поет, когда он напуган. Он скоро падет в битве, этот мужчина, такой храбрый, сильный и красивый, потому что он умеет только любить, смеяться и сражаться, и более ничего. Его больше ничему не учат. Давайте послушаем его песню:

 

О, в твои волосы

Вплетены цветы

А твои глаза, о, моя любимая,

Как цветы нарцисса.

О, мое бесценное редкое сокровище,

О, моя жизнь, о, моя душа,

О, мой маленький горный цветок мака,

Ты моя утренняя звезда,

Ты цветок, растущий на склоне,

Ты белый снег на вершине.

Твой смех как водопад,

Твой шепот – вечерний бриз.

О, моя веточка цветущей яблони,

Кто разлил лунный свет по твоим глазам?

О, моя маленькая бабочка,

Войди в мое сердце и живи в нем.

 

            И из низины, с берега реки, слышится ясный сладкий голос девушки, который будто бы обращается к деревьям в саду ее отца:

 

О, мой любимый, построй хижину

На вершине Иллума,

И я войду в нее, танцуя,

Как золотая куропатка.

 

            Вот так это начинается. Потом парень идет и просит кого-то рассказать все его родителям. И если все согласны и все в порядке, что бывает редко, то мать назначает дату, когда золотая куропатка будет поймана. Девушки из семьи парня выходят на дорогу в своих лучших одеждах и с чрезмерным макияжем в честь невесты. Две белые руки с красно-коричневыми ладонями бьют в тарелки, хихиканье затихает, и начинается песня:

 

О, жених высок, как сосна

А невеста – розовый куст,

На ее голове золотая шаль,

На ее подбородке родинка;

Одежды на ней

Старые и рваные.

О, цветник

В разрушенном городе!

О, парень высок как тополь

А девушка – розовый куст.

 

А потом они женятся и живут вместе счастливо, потому что знают, что недолго будут вместе.

            Однажды он уйдет и никогда не вернется. Он досмеялся до пули, выпущенной кем-то из его же рода-племени. Его жена наследует от него мгновенье радости, двоих сыновей и пожизненную скорбь. Она вешает на стену его винтовку и ситар для его сыновей. Она учится скрывать слезы когда слышит песню любви на закате дня. Она боготворит своего старшего сына потому что он похож на своего отца, а младшего – потому что он улыбается так же, как он. Когда вечером она сидит у огня и смотрит в глаза своих детей, а потом на пустое место возле них, она думает о том, которого нет. "Какой был наш отец?" – спрашивает мальчик. Она не может сказать им, что он был великим врачом, или философом, или священнослужителем. Она говорит, что он был великий мужчина и великий воин, и поет им песню, сложенную о той битве, о битве, в которой малайзаи победили ализаев, о битве, в которой погиб их отец вместе с тремя родными и пятью двоюродными братьями.

 

То был проклятый день, мрачный и холодный,

То был последний день весны

Когда Хаким-Хан и его отважные герои

Захватили крепость ализайского царя.

Прибыл посланник

И пронесся по всему племени,

От деревни к деревне,

От дома к дому,

И звал на битву

За славой и смертью

Мужчин и подростков

Малайзаев.

 

И мужчины взяли

Свои ружья,

И жены молили

И матери рыдали

А мужчины смотрели

Как играют их дети,

И скрежетали зубами

И клялись, и вздыхали.

 

И брат посмотрел

В глаза брату

Чтобы увидеть,

Что он чувствует то же –

А жены вопили,

И матери плакали,

А мужчины – они ускакали прочь.

 

И маленькие дети

С маленькими слезами

И маленькими сердцами

И маленькими ладошками,

Спрашивали – где их отцы,

Дяди и друзья,

И от этого их матери плакали еще сильнее –

Как может ребенок это понять!

 

Мужчины прошли всю долину Хаззаро

И взошли на вершину Нароке,

Они пели о смехе и завтрашнем дне

И прятали смерть за маленькой шуткой.

 

Царь ализаев

Склонился и поцеловал

Своего единственного сына,

Свое единственное дитя.

Он любил имя,

Которое носил и благословлял

И он был смел,

И силен, и дик.

"Я укрощу гордецов

И убью силачей,

Потому что во мне больше

Силы и гордости.

Я раздавлю этих дьяволов,

Этих глупых дурней

При помощи ловкости

И ружейного пороха".

 

Мужчины малайзаев

Смеялись над смертью

Смеялись над царями

Шагали и пели,

И думали о Небесах

И Аде, и гуриях,

И родниках, и цветах,

И бабочках,

И говорили: "Аллах

Добр и милостив

К тому, кто смеется,

Поет и умирает".

Они говорили: "Трусы

Ноют и пашут,

А воины идут

Прямиком в Рай".

 

И Хаким-Хан

Сел на коня

И сказал: "О, сыны

Павших героев,

День, когда мы

Взвесим на весах наше мужество,

Этот день пришел

Наконец.

 

"День, когда вы

Должны доказать, что вы

Рождены из огня

И правды –

День, когда вы

Должны отдать свою кровь

И мечты, и жизни,

И молодость".

 

Ах, пойте песню

И бейте по струнам

И молитесь

За Хаким-Хана,

Что жил и пел

И любил, и погиб

Но заслужил себе имя

Шахи-Мардан, Царь Мужчин.

 

Он повел своих мужей

Захватывать крепость

В крови,

И громе, и криках.

Он убил царя

И сжег город

И взял себе

Четырнадцать жен.

 

И семьсот похорон прошло,

И каждый друг,

И каждый муж,

И семьсот

Детей прибежали

Чтобы видеть, любить и провожать

Мужчину

Принесшего им

Песню и смех,

Думать о жизни

И песне, и смерти,

И не забывать

Во веки веков.

 

            У пуштуна ласковое сердце, но он старается прятать его за грубым и угрюмым фасадом. Он слишком хороший воин чтобы не прикрыть свое самое слабое место. "Не будь таким сладким, - говорит он, - чтобы люди могли проглотить тебя, но и не будь таким горьким, чтобы людям хотелось тебя выплюнуть". Итак, он прячет свою сладость за горечью – чистой воды самосохранение. Его яростная натура, сильное тело и ласковое сердце образуют очень неустойчивое сочетание для жизни, но идеальное для поэзии и красок. Он хранить грубое выражение лица потому что не хочет, чтобы вы увидели его мягкие глаза. Он предпочтет, чтобы вы считали его разбойником, чем позволит вам увидеть, как он рыдает над телом своей жены.

            Его отец и мать стараются приучить его к грубости их собственных жизней. "Глаза голубки милы, - говорят они ему, - но небо создано для ястреба. Так что спрячь свои голубиные глаза и отрасти когти". Он становится ястребом. Но иногда, по вечерам, он забывает о жизни и своих тяготах и начинает ворковать как голубь.

 

О, цветы с человеческой красотой,

О, глаза, наполненные мягким светом,

И губы, что отравляют,

О, губы, что сводят с ума.

О, Аллах! Ты дал красоту,

Свет и песню Твоего Бытия,

И дал моей любимой вместо смеха

Сад белых и красных цветов,

Ты дал Любви силу океана

И сердце царя,

Зачем Ты дал музыке звук и цвет

И успокаивающую мягкость молитвы.

И Ты дал мне мир, полный скорби и тоски

И наполнил мое сердце нежностью,

Восторгом и чудом,

А потом дал ей мечтательные глаза

Полные красоты и покоя,

Порой залитые лунным светом,

Порой покрытые вечерним сумраком,

Порой переполненные надеждами и мечтами,

Сочувствующие и любящие, добрые и гордые.

 

О Аллах, Властелин Ада, Правосудия и Боли,

О Аллах, Властелин кудрявых локонов, чистых жемчужин и чистейшей песни,

О Аллах, Властелин любви, красоты, юности и безумия,

О Аллах, Властелин любви бабочки и снов цветка,

О Творец нарцисса, мака и розы,

О Творец Назима, поцелуев и музыки,

Зачем Ты создал из Красоты

Этот пыльный город,

И зачем Ты дал моей любимой

Свет и песню Твоего Бытия.

 

            Бедный пуштун! Он не может понять того, что говорит ему его священник в свете того, что говорит ему его сердце.

            Я передал вам смысл его народных песен, но не ритм и течение, а это самые важные составляющие. Вы не сможете понять народную песню, читая ее. Ее нужно слышать и видеть. Вы не поймете что такое бархат из описания. Нужно дотронуться до него пальцами и потереться о него щекой, чтобы познать глубокие и тонкие оттенки мягкости, которые делают этот материал тем, что он есть. Поэтому если вы действительно хотите услышать и узнать народную песню пуштуна, ступайте на берег одной из его многочисленных рек, желательно вечером, когда девушки идут за водой, а вокруг них вьются юноши, чтобы получить свою ежедневную дозу надежды и тоски – единственного вина, которое пьет пуштун.

            Я обещал вам народные песни, а дал вместо них весьма любительскую обычную историю о любви, достаточно примитивную для того, чтобы все закончилось свадьбой и детьми. Прошу прощения, но пуштун как раз таков. Он не может думать о любви без свадьбы. А если думает, то расплачивается за это своей жизнью, и поэтому вся его любовная поэзия о тех, кто осмелился на это.

            В любой части света общество станет травить вас за нарушение обычая и боготворить за то, что вы на это осмелились. Это свойственно человеку – преклоняться перед Сокрушителем Идолов, одновременно строя из себя святошу.

            Пушту может пристрелить возлюбленного своей дочери, но будет петь во славу любви. Странное отношение, подумаете вы. Не более странное, чем ваше, когда вы вешаете вора и восхищаетесь торговцем. И это свойственно человеку – распять Христа и пригласить Пилата на ужин. Но когда ему хочется петь, он поет о Христе, а не о Пилате. Нет любовных песен о законе. Ни один поэт ни разу не посвятил песню матери своих десятерых детей.

            Пуштун чувствует то же, что и вы. Он не может позволить себе эту дорогостоящую роскошь – тюрьму, но он может позволить себе патрон. Чувство одинаково в обоих случаях – только его выражение сильнее, потому что он сильнее и беднее. Он не может угостить Пилата коктейлем из джина и бурбона, поэтому он угощает его кусочком дыни. Вот и все. Но когда он поет о любви, его глаза становятся нежными и мечтательными как и ваши – ибо любовь и мечты так же универсальны, как корь и феи.

 

 

 

(4)

 

СЛУЧАЙ

 

Зимние вечера в Пешаварской долине долгие, темные и задушевные. Они холодны, мрачны и наполнены шепотом. Поэтому хорошо сидеть у огня, смотреть на языки пламени и смешивать мечты с реальностью.

            Была холодная зимняя ночь и я сидел у огня, в котором потрескивали угли, как обычно один. Я услышал снаружи быстрые шаги моего дорогого старого друга, Муртазы Хана. "Где ты, друг", - закричал он с расстояния в пятьдесят ярдов. "Заходи, заходи", - прокричал я в ответ и открыл дверь. Два его телохранителя поприветствовали меня и вышли, чтобы присоединиться к моим, а Муртаза вошел в дом. Он был худой и ростом выше среднего. У него была вытянутая голова, большой лоб и ямочка на подбородке. Сразу бросались в глаза его тонкий решительный рот, проницательные настороженные глаза, очень округлая умная голова и револьвер на наплечном ремне. Его одежда была не очень чистой, а руки – грубые и грязные. Вы бы никогда не подумали впустить его в свою комнату, но я открыл перед ним свою дверь и свое сердце, потому что я знал его, и его отец знал моего отца, и его дед – моего деда.

            Он был старшим ребенком гордого Хана, и должен был защищать эту гордость с самого раннего возраста, когда он застрелил другого Хана, оскорбившего его старого отца. Он стал человеком вне закона в возрасте пятнадцати лет, был пойман в тридцать и в течение четырнадцати лет испытывал на себе муки индийских тюрем. После освобождения он примкнул к Националистическому движению и снова оказался в тюрьме, и стал заключенным с дурной славой, потому что был слишком слаб для телесных наказаний и слишком стар для тяжелого труда. Поэтому он делал что хотел и стал причиной головной боли для многих тюремщиков и нервных срывов для их заместителей. Он вошел и устроился возле огня. Я сел в кресло напротив. "Как дела, командир?" - сказал я. Мы всегда называли его "командиром" потому что он был командиром Красных Рубашек (Худай Хидматгаран) в 1930 году. Он долго смотрел на огонь и сказал, что становится слишком старым, чтобы понимать жизнь. Я посмотрел в его настороженные глаза. Они смотрели мечтательно и открыто. Они приняли меня как друга и отбросили настороженность. Поэтому я решился на вопрос, который давно хотел задать: "Муртаза, почему ты убил своего лучшего друга, Атту, перед тем как тебя поймали?" Он пристально посмотрел мне в глаза чтобы подбодрить себя, затем снова направил взгляд на огонь и сказал: "Дело было в моем дяде, которого я ненавидел тогда и ненавижу сейчас. Понимаешь, я был изгоем двенадцать лет. У меня была банда храбрых последователей, которые грабили людей на дорогах и в деревнях и приносили мне свои трофеи, потому что я гарантировал им, что они не будут голодать и испытывать недостаток в оружии и патронах. По этой причине я был питомцем моего амбициозного дяди. Он угощал меня и поддерживал меня, а я за это стращал его могущественных соперников. Я поднял его авторитет в глазах английских правителей и его ударную силу в умах других Ханов. Я осознал это слишком поздно. Я думал что он любит меня самого, потому что я его плоть и кровь, сын его брата, и я отвечал ему той же любовью и щедростью с искренним уважением и преданностью.

            Однажды вечером он послал за мной. Из своего убежища на диком холоде я попал в теплоту сердца моей бабушки. Вошел дядя и поведал мне длинную историю о том, как Атта, вмести с его врагами, задумал убить его. Он держал меня за ноги и рыдал. Он умолял меня спасти его и часть семьи. Я ненавидел его слезы и прилипчивые пальцы и отказал ему. Тогда вошла моя тетя. Она не унижалась и не рыдала, но посмотрела на меня полными скорби глазами и спросила, буду ли я стоять в стороне и смотреть как убьют брата моего отца. "От старый и седой, - сказал она, - а ты молодой и сильный. Разве ты ничего не должен семье, которая привела тебя в этот мир и дала тебе свое имя и престиж? Твой отец, Абдулла, никогда не увиливал от грязной работы. Он был рожден Ханом, жил как Хан и умер как Хан". Это доконало меня. Я пообещал сделать это". "Как?" – спросил я. Ведь Атта был преступником с дурной славой, смелым и беспринципным, бессердечным и дерзким. Он избегал суда Правительства так же успешно, как он избегал суда простых людей. Я всегда ненавидел Атту, несмотря на его прекрасную внешность и байки о нечеловеческой отваге, которые о нем рассказывали, потому что он убил дорогого мне старика, отца одного из моих школьных друзей. В то время я был еще слишком юн чтобы знать, что на дорогом мне старике висел долг крови еще со времен его молодости. Он посеял в молодости, а Атта вырос и заставил его пожать в старости. Потому что за кровь пуштуна можно расплатиться не иначе, как кровью. Есть вещи, которые для него дороже, чем его собственная жизнь, и множество вещей, которые для него дороже, чем жизнь кого-то другого. Дорогой мне старик когда-то был молод и отчаян и позволил себе попрать права слабых. Но у слабых родился Атта. Он вырос. Он видел, как его мать прячет лицо от стыда. Он видел, как его браться опускают глаза при упоминании каких-то вещей и людей. Он понял, что должен убить дорогого старика или прятать лицо от стыда как его мать и опускать глаза как его братья. Он был слишком молод, слишком красив и слишком силен для стыда. Так что он взял ружье и вышвырнул стыд из этого мира, установив таким образом свое право быть замеченным и уважаемым. Но я ненавидел его за это. Потому что я не знал истории старика. Я знал только его седую бороду и доброту, только его добрую красивую жену, но не обстоятельства, которые сделали ее его женой.

            Все любят того, кто вне закона, а если он смел и красив, они могут простит ему все. Атта был красив и несомненно смел. Старики осуждали его, но молодые боготворили. И вот однажды его нашли мертвым возле водяной мельницы моего деда. Вся деревня собралась посмотреть на него. И я тоже. Мне тогда было всего двенадцать. Как только он ушел из жизни, люди тут же вспомнили все его преступления и отдали лавры почета Муртазе, убившему его. И я тоже. Муртаза отомстил за убийство отца моего дорогого друга и я любил его за это.

            Вскоре после этого я увидел его закованным в цепи. Несколько полицейских отрядов, усиленные тысячами селян, окружили его. Он сражался как надо, восемь человек против целого мира. Когда у него закончились патроны он бросил свои ружья в колодец и сдался полиции среди бела дня. Он не решился сдаваться вместе со своими ребятами ночью, потому что полицейские пристрелили бы его. Они были подкуплены его врагами.

            Я впервые увидел его когда он был в цепях, с перебинтованной головой, потому что пуля поцарапала ему лоб. Его отконвоировали в деревню, а следом за ним вели его подельников. Он смеялся и держался высокомерно. Он заказал прохладительные напитки захватившим его полицейским – всему полицейскому участку. Он улыбался и отпускал шутки и язвительные комментарии. Я с гордостью рассказывал мальчишкам из деревни о том, что он был моим дальним родственником. Его увели в окружную тюрьму. Британцы допытывались у него кто прикончил убийцу и приговорили к двадцати годам каторжных работ.

            Я встретил его много лет спустя когда он отбыл свой срок в тюрьме, а я свой в школе и американском колледже. Мы стали большими друзьями. Мне его рассказы о смерти, убийствах и бандитизме казались такими же обворожительными, как ему мои о небоскребах, совместном обучении лиц обоего пола, французских девушках и испанских парнях. "Как тебе удалось убить Атту?" – спросил я. "Это было легко, - ответил он. – Понимаешь, он был прирожденным убийцей. У него было много неоплаченных счетов в деревне. Он постоянно просил меня помочь ему пристрелить кого-нибудь. Ну что ж, в этот раз я согласился. Мы вышли из нашего логова примерно в три часа ночи чтобы пристрелить одну из его многочисленных жертв. У него не было слуг, он не мог себе это позволить. У меня было трое. Я попросил одного из них застрелить Атту по моему сигналу. Мы шли друг за другом одной группой, как обычно делают преступники, и дошли до мукомольной мельницы. Я подал сигнал слуге и отошел от группы под предлогом того, что мне надо отлить. Атта объяснял слугам как они должны будут пристрелить бедолагу, которого он ненавидел. Я успел отойти всего на несколько шагов и услышал выстрел. Я обернулся и увидел, что второй слуга выстрелил еще раз. Атта упал, а мы взяли ноги в руки и неслись пять пиль через поля и дамбы, пока не добежали до моего логова".

            "Но зачем вы бежали? – спросил я. – Все наверняка никто не преследовал".

            "Мы бежали от мертвеца, - ответил он дрожащим голосом. – Я хотел вставить целый мир между ним и мной, но мне это так и не удалось. Он всегда со мной, я никогда не видел его мертвым. Он всегда со мной, живой Атта. Он разговаривает и смеется, смело и беспечно".

            "Ты боялся его?" – спросил я.

            "Понимаешь, друг мой, - ответил он холодно, - я никогда не боялся ничего кроме смерти от болезни, когда ты медленно отходишь, кашляешь, чихаешь, и становишься обузой для своих родных и близких. Но преступник всегда в живет в страхе. Слишком много врагов готовы заплатить за его смерть и слишком много уважительных причин чтобы оправдать это. Я не боялся Атту. Я не доверял ему. Если он мог убить моего дядю, он мог убить и меня, а когда у тебя нет выбора между собственной шеей и чужой ты всегда выбираешь чужую. В общем, я ненавидел всю эту ситуацию и ненавидел своего дядю за то, что он не оставил мне выбора". Его передернуло и в карих глазах проступило страдание. "Я хотел пристрелить своего дядю чтобы расплатиться за это, но не смог. Меня поймали и посадили, а когда я освободился я присоединился к Красным Рубашкам и стал сторонником ненасилия. Итак, мой дядя получил долгую жизнь, а я камень на совести".

            Он горько улыбнулся и пожал плечами. "Как ни крути, он бы убил моего дядю если бы я не раньше не убил его самого. Ладно, друг мой, - сказал он, - сыграй-ка нам что-нибудь".

            Я взял ситар и заиграл печальную мелодию. Мы оба смотрели на пламя и больше ни о чем не говорили. В этом не было необходимости. Я знал это. Я тоже был пуштуном.

            Муртаза всегда очаровывал меня. Мой тонкогубый друг был существом мифическим. Он был преступником с дурной славой и краснорубашечником. Я спросил его: "Ненасилие – как так получилось, как вообще это смогло стать твоим кредо?" Он поднял глаза.

- Понимаешь, те четыре года я был как-бы немного святой. Я боролся, я старался жить согласно моим мечтам, а не страстям. Это было прекрасно, это было чудо. Я отказывался от богатства ради надежды. Я не притрагивался к прекрасным девушкам потому что они доверяли мне и восхищались мною. Невозможно не любить тех, кто любит тебя. Невозможно причинять боль тем, кто верит тебе. Я старался быть тем, за кого меня принимали. А потом все закончилось. Я упал с небес на землю, в свой мир страстей, зависти и похоти, и я барахтаюсь в этой грязи и по сей день.

            Трудно быть святым и Ханом одновременно. Я стал хорошим Ханом. Это было проще и естественнее, ибо люди есть зло, и должны быть наказаны. Святые утрачивают право наказывать. Закон – суть жизни, и святой – такой же нарушитель закона, что и бандит. Только святым быть труднее. У выбрал более легкий путь и решил быть человеком, плохим и эгоистичным. Я увидел, что моя кровь теплее, чем мой мозг, что нарушать обычаи труднее, чем разбивать сердца, что соответствовать идеалам труднее, чем просто жить.

            Природа беспощадна и не играет в игрушки с идеалами. Жизнь груба, проста и сурова. Голубка мила и сладко воркует, но ястреб со своими когтями жизнеспособней. Я решил быть ястребом, потому что им я и родился. И если голубкам это не нравится, им придется терпеть, потому что мир не состоит из одних только бабочек. И золотого орла уважают больше, чем колибри.

 

            Я посмотрел на его тонкие губы и согласно кивнул. Муртаза слишком долго был человеком вне закона, на которого ведется охота, чтобы понимать такие штуки, как голубки, закаты, радуги.

 

 

 

 

 

 

(5)

 

СКАЗКА

 

Давным-давно жил да был прекрасный молодой принц, правивший многими племенами в Халуне, как и все его предки до него. Он был женат на семой прекрасной принцессе на земле. Она была кроткой и утонченной, как аромат розового бутона. Ее тело было хрупким, а губы тонкими. У нее были длинные тонкие беспомощные пальчики и мягкий успокаивающий голос. На самой прекрасной принцессой на земле ее делали ее глаза. Они были большими и светящимися; настроение ее души и краски ее мира проходили сквозь них в нескончаемом танце, величественном и плавном. То их цвет распадался на сотню оттенков – лиловых, красных и золотых, и принц чувствовал себя так, как при теплых отзвуках льющейся откуда-то издалека печальной мелодии. То их цвет вдруг становился серебряным, ярким и теплым, и принц чувствовал жизнь, надежду и любовь, которые вырывались из глубин его сердца и разливались во всему свету.

            По воле Аллаха случилось так, что однажды, когда принц проснулся и взглянул на свою любимую, он увидел, что ее глаза потускнели. Шли дни, глаза все более угасали, несмотря на многочисленные травы и примочки, которые выписывали придворные врачи-хакимы. Все племена Халуна погрузились в точку и печаль.

            Принц созвал всех своих мудрейших советников и попросил их о помощи. "Рожденный на небесах, - сказал Омар-поэт, - любой свет обречен выйти за пределы нашего зрения. Он не уходит вовсе, а лишь возвращается в тот свет, из которого вышел. Как и звук мелодии, он должен уплыть в тишину. Этот поток есть его форма. Этот уход в тишину есть его жизнь. Посему не печалься, о принц, но будь благодарен за то, что тебе дано было услышать звуки песни, сладостной как сами небеса, за то, что ты благоговел перед светом искры, которая была ярче, чем луна и солнце. А теперь возьми краски из своих грез и свет из своего сердца и вылей их в глаза принцессы, и пусть твои воспоминания предадут очертания той мелодии, что льется из этих глаз".

            "Вздор и чепуха, - сказал Халил-мудрец, - чушь и выдумки! Рожденный на небесах, мой принц, будь мудр и практичен. Мир полон красивых девушек с сияющими глазами. Я приведу тебе целую толпу из долины Шамим, и твой дом станет как сад, наполненный светлячками в летнюю ночь".

            Но что это! Эти слова разгневали принца, он схватил Халила за бороду и чуть не вырвал ее, потому что борода старика была не так крепка, как его мудрость. Но затем принц взял себя в руки и приказал ему убираться из дворца, и опечаленный старик Халил побрел прочь. Но тут он вспомнил слова своего мудрого отца, который говорил ему: "Сын мой, только глупец станет давать советы влюбленному". Он почувствовал себя мудрым, ибо осознал, что поступил, как глупец, и возрадовался, ибо понял, что стал мудрее. Он хихикнул раз, хихикнул два, и пошел домой, и лег спать, и захрапел мудрым храпом, и ему приснились глупые сны.

            А во дворце тем временем воцарилась тяжелая гнетущая тишина. Наконец, ее разрушил Рахман-провидец. "Возлюбленный мой принц, - произнес он своим глубоким звучным голосом, - внемли моим словам, ибо произношу их не я. В горах, за рекой, к востоку от Халуна, живет человек, которого люди прозвали нищим. Но в его сердце есть нечто, что исцеляет любой недуг, потому что это нечто победило время и смерть. Ступай и отыщи его, о принц, попроси у него волшебную жидкость и влей по капле в каждый из глаз твоей принцессы. И они засияют прекраснее, ярче и сказочней, чем прежде".

            На лице принца появилась улыбка радости и надежды, и все мудрецы издали вздох облегчения. Они говорили друг другу о том, каким же все-таки по-настоящему великим был провидец Рахман, и рассеянно поглаживали свои бороды. Так, по милости Аллаха, принц собрал всех своих слуг, собак, охотников и придворных врачей, и они искали-искали и наконец отыскали того самого нищего.

            - Что есть в твоем сердец? – спросил принц.

            - Любовь и смех, - ответил нищий.

            - Не мог бы ты дать мне две капли для моей принцессы? – спросил принц.

            - Мог бы, - усмехнулся нищий, - если ты заплатишь подходящую цену, о принц.

            - Так назови ее, о нищий, - сказал принц.

            - Твое царство за каплю смеха и твою гордость за каплю любви, - усмехнулся нищий.

            - Гм, - нахмурился принц, - неужто все мое царство! Нищий, это царство было даровано мне Всевышним Аллахом, который был настолько великодушен, что дал мне еще немного власти в придачу. Поскольку ты проявил нелюбовь к своему принцу и скупость к своей принцессе, и считаю тебя недостойным владеть таким сокровищем, и конфискую его целиком, во имя закона и народа.

            Сказав это, он заковал нищего в цепи, отвез во дворец и бросил в темницу.

            Когда на следующий день, по воле Аллаха, отворили дверь темницы, то не увидели внутри ничего, кроме лохмотьев, кожи и костей. Нищий исчез, забрав с собой свою любовь и смех. На стене он оставил послание для принца. "О, мой великий принц, я не беру с собой то, что подчинено твоему закону, и пусть твой закон разбирается с этим".

            Когда принц увидел это, он пришел в ярость, потому он никогда раньше не проигрывал. Он очень осерчал на своих мудрецов и повыдергивал им всем бороды. Он очень разозлился на принцессу, потому что из-за нее ему пришлось проиграть, и сказал: "Лопни ее глаза!" Потом он вызвал к себе Халила-мудреца и направился вместе с ним в долину Шамим, прихватив с собой прекрасных лошадей, музыкантов, ястребов и борзых, и забыл о своем единственном поражении среди многих счастливых побед в долине Шамим.

            А бедная принцесса почти перестала видеть.

 

 

 

 

 

 

(6)

 

ОБЫЧАИ

 

Когда закон врастает в самую плоть нации, он становится обычаем и продолжает существовать еще долго после того, как в нем уже нет нужды, а сам прецедент давно забыт. Ведь человек передает своим детям не только форму своего носа и странности своего характера – он также учит их своим страхам и дурным предчувствиям, своим песням и ругательствам. Он создает ребенка, насколько это возможно, по своему собственному лекалу.

            Цивилизованный человек делает это при помощи школ и книг, прессы и сцены. Он не постесняется использовать немного пороха и, подчас, даже медицинские препараты для большей убедительности. Цивилизация – это когда индивидуальные совершенства постоянно уступают массовому несовершенству. Цивилизация строится не на песнях Дон Жуана, а на твердых благочестивых решениях уважаемых мужей среднего возраста. Вот почему у нее так плохо со смехом. Каждое поколение наследует целую кучу сложностей, дополняет их, и передает следующему поколению; куча законов и верований растет от поколения к поколению, пока ноги, которые должны все это нести, не становятся слишком слабы для этого. И тогда происходит крушение. Культура умирает. Выдохшийся бегун выпадает из гонки. А те, у кого ноги посильнее и ноша полегче, бегут дальше.

             Обычаи – это тонкие цепи, при помощи которых примитивный человек пытается сохранить нетронутым модель своего общества. Они для него – и школа, и радио, и премьер-министр, и проповедник. Вы создаете закон и поддерживаете достаточных запас пороха и людей, чтобы помочь вашим слабым братьям отстаивать его. А он создает обычай и изобретает магию и дьявола, которые служат ему как неусыпные стражи. Нет абсолютно никакой разницы между вашим законом и его обычаем, ни по сути, ни по цели. Ваши мудрые судьи имеют такое-же серьезное выражение лица, что и его верховный жрец; на самом деле, у них даже костюм один и тот же. Ваши законы для него столь же глупы, как для вас – его обычаи. Вы можете завязать узел на шелковой ниточке, так же, как и на толстом канате. Он использовал простую тонкую нить, а вы – сложный толстый канат. Толстый канат нужен ему не больше, чем ваша сложная городская канализационная система. Самое интересное – это узел. Он один и тот же в обоих случаях. Кто-то скажет, что его завязали глупцы, чтобы задушить мудрецов. Кто-то скажет, что его завязали мудрецы, чтобы помочь глупцам. Как бы там ни было, а узел и ныне там. Патетическая и героическая попытка человека вселить в глаза его ребенка свои мечты, страхи, глупости.

            Вы можете называть это законом и хранить это в больших книгах. Он называет это обычаем и хранит в драгоценном сундуке своей жены. Вам, чтобы знать ваш закон, нужно быть либо судьей, либо преступником. Он узнает свои обычаи прежде чем научится держать ложку. Он этим вскормлен. Это в его костях и его печени. Ему не надо идти к ученому мужу в парике чтобы узнать, против какого закона он согрешил. Он знает об этом уже когда делает это. Он – сам себе судья и сам себе тюремщик. Его предки позаботились о том, чтобы было так.

            Теперь давайте рассмотрим некоторые пуштунские обычаи и попытаемся увидеть к чему они ведут. Потому что обычаи – единственные инструменты, при помощи которых первобытный человек вырезает форму своей культуры. Это полет кисти в руках художника, а не просто полет молнии в небе. У него есть цель, воля и определенное значение, какой-бы нелепой ни была форма. Возьмем один из его самых жестоких обычаев, согласно которому за уход от мужа или измену полагается смерть. Этот древний принцип активно живет в крови пуштуна даже в наши дни. Он жестко реагирует, когда сталкивается с разболтанной и великодушной этикой созданного британцами закона. Пуштун застрелит того, кто соблазнил его сестру, и гордо пойдет на сооруженную британцами виселицу за это. Закон этот рассчитан на холодную английскую сестру и равнодушного английского брата. У пуштуна недостаток девушек и переизбыток эмоций. Он должен давать хорошее потомство если хочет, чтобы они стали воинами. Потенциальная мать и завтрашний мужчина – величайшее сокровище племени, которое ревностно охраняется. Эта первобытный обычай также полезен для прополки слишком сексуально озабоченных. Это тонкая система селекции. Но понимает ли пуштун что-либо из всего этого, когда поднимает ружье чтобы выстрелить в виновного? Не понимает. Он вне себя от злости. Он должен стрелять, выбора нет. Если он не выстрелит, его братья станут презирать его, его отец станет насмехаться над ним, его сестра будет стараться не попадаться ему на глаза, его жена станет относиться к нему с пренебрежением, а его друзья объявят ему бойкот. Проще быть непонятым судьей, который не говорит на его языке, и быть повешенным по закону, который не понимает его жизни. Он выполняет свой долг перед своей семьей. Он будет честен перед своей кровью, даже если разобьет свое сердце и сломает себе шею в придачу. Он гордо взойдет на виселицу с руками, покрытыми кровью его жены или сестры. И его будут провожать восхищенные глаза его семьи, как они всегда провожают тех, кто платит свей жизнью за принципы. "Герой", - кричат пуштуны. "Убийца", - говорит судья. И мне никогда не удавалось понять, кто же из них прав.

            Вот этот самый обычай, когда есть возможность использовать его в одиночку, работает великолепно. На племенных территориях, где почти четыре миллиона человек живут без судов, полиции, судей и палачей, вы редко услышите о супружеской измене или убийстве. Уходы от мужа к другому мужчине случаются редко. Потому что риск велик, а цена слишком высока для сладких губ и прекрасных глаз. Если виновные женятся, охота за ними ослабевает; парня заставляют компенсировать убытки, отдав две-три девушки в семью, из которой он похитил одну. Но если он обманет ее или бросит – жить ему не долго. За ним будет охотиться все племя девушки, а его собственное племя не станет его защищать. Обычай не разрешает защищать нарушителя обычаи. Он остается один и должен заплатить цену. Даже его друзья не придут на его похороны. Это жестко и жестоко, но это работает. В конце концов, нельзя использовать собачий поводок, чтобы приручить волка.

            Здесь вот еще что – у пуштуна нет больниц и врачей. И так уж повелось, что самые ужасные болезни передаются от мужчин женщинам и от женщин мужчинам. Сифилис, например. Пуштун не знал средства от этой болезни, поэтому принимал самые крутые профилактические меры. Смерть тому, кто осмеливается подвергать риску здоровье своего племени. Измена и вредительство тоже всегда наказываются смертью. Узел тот же, хотя нить другая.

            У пуштуна тысячи обычаев – для смерти, рождения, женитьбы, любви, ненависти и войны. Невозможно попытаться сосчитать их или набросать хотя бы очень схематичный портрет их цели и функции. Они не плохи и не хороши, потому что зависят от времени, места и обстоятельств. Но что можно сказать о них всех – они представляют собой попытку удержать и сохранить стандарт ценностей и жизненный уклад, которые дали миру великого воина и плохого солдата. Потому что многие из обычаев пуштунов древнее чем их греческие отцы-солдаты. Но есть у них и много обычаев и традиций, которые отражают систему мышления и жизни, создавшую дикого Александра и его завоевательную армию. Маленький пуштун слышит от своей матери, что "трус умирает, но его вопли еще долго продолжают жить", и так он учится не вопить. Ему показывают десятки вещей, которые дороже, чем жизнь, так что он не будет против ни умереть, ни убить. Ему запрещены цветастые одежды или экзотическая музыка, потому что от них слабеет рука и увлажняется глаз. Его учат смотреть на ястреба и забыть о соловье. Его просят прикончить свою любимую чтобы сберечь души ее детей. Это постоянная сдача – нескончаемые уступки человека людям и их мудрым глупостям.

            И вы, и я делаем то же самое каждый день. В этот век голосования и демократии Дон Жуаны находятся в безнадежном меньшинстве. Уважаемые, мудрые и пожилые творят законы и обычаи, чтобы отливать по утвержденной форме молодежь и непокорных. Художник смешивает множество мазков и оттенков чтобы создать впечатление, музыкант – множество мелодий, чтобы создать целую песню. Цвет, который не смешивается, нота, которая рушит гармонию, должны уйти, как это не тяжело.

            Обычаи и законы оберегают человека от того, что слишком хорошо для него, и о того, что слишком плохо для него. Они поддерживают стандарт и вышвыривают тех, кто выше стандарта, с той же легкостью как и тех, кто ниже него. Его обычаи так же хороши, как ваши законы, и так же плохи. И те, и другие нетерпимы к бунтарям. И тем, и другим для роста нужны те, кто достаточно велик, чтобы нарушать их.

            Такова жизнь.

 

 

 

 

 

 

(7)

 

СВЕТ ЛУНЫ

 

 

БЕЗМОЛВИЕ

 

Когда молчание побеждено любовью, оно превращается в песню,

Когда песня становится своевольной, она превращается в шум,

Когда мысль уверена в себе, она превращается в слово,

Когда слову хочется танцевать, оно превращается в музыку,

А когда музыка замечтается, он превращается в безмолвие,

Безмолвие – начало, Безмолвие – конец.

 

 

СУДЬБА

 

Судьба может быть подобна ладам музыкального инструмента:

Они захватывают "звон" струны и наделяют его разнообразием, жизнью, формой и чувством,

Как кристалл, который берет белый солнечный свет и разбивает его на мириады оттенков и цветов.

Жизнь без фактов как звук без нот –

Монотонность суть вечность.

 

 

СВЯТОЙ

 

Величайший в мире глупец есть величайший в мире святой.

Его легко обсчитать, потому что он не умеет обсчитывать,

Ему легко лгать, потому что он не умеет лгать,

Он переплачивает за вещи, не умея понять их цену,

Он целый мир отдаст за вещь, за которую мудрец не даст и пол рупии,

Он не даст и пол рупии за вещь, за которую мудрец отдаст целый мир;

Он упустит прекрасный шанс, взяв самого себя "на слабо", и посмеется над смертью ей назло.

Он презирает сильного и жалеет слабого,

Он любит брата и честен с женой –

Он величайший в мире глупец –

Он выберет цветы вместо картофеля и интересных нищих вместо скучных царей –

Он любит жить ради мечты, а не ради царского приема,

Он выберет мысль вместо пищи,

Он выберет танец вместо мысли,

Он лучше заснет храпя, чем станет заискивать перед богатой мачехой,

Он успокоит хрупкое сердечко ребенка вместо того, чтобы латать гордость заносчивого и сильного,

Он лучше станет большим другом маленькой собаки, чем маленьким другом великого человека,

Он любит говорить о феях и кузнечиках, и золото луны ему милее золота в вашем кармане –

Он величайший в мире глупец.

 

ДУША

 

Я вошел в сад,

Я спросил у розы:

- О роза, видишь ли ты прелесть своих лепестков, известно ли тебе о твоей красоте?

- Нет, - ответила роза, - я знаю лишь осень, и весну, которая приходит вслед за ней.

Я спросил у бабочки:

- О, совершенная песня, известно ли тебе, сколь сладостна твоя мелодия?

- Нет, - ответила бабочка, - я знаю лишь то, что я бабочка.

Я спросил у соловья:

- О влюбленный, ведомо ли тебе лицо твоей любимой?

- Нет, - ответил соловей, - я знаю лишь свою песню.

"Ах, бедные несчастные глупцы, - сказал я, и гордо повернулся спиной к саду, с уверенностью в душе и мудростью в голове.

А мак поднял все свои головы и спросил меня: "Учитель, знаешь ли ты, кто ты?"

 

ЧЕЛОВЕК

 

О жрец логики, О жрец проповеди,

О жрец преданий о судном дне,

О жрец судьбы, О жрец возмездия,

О жрец небес, О сказитель ада;

Я ни садовник, ни владыка сада,

Так зачем ты рассказываешь мне о том, как растут растения;

Ведь я всего лишь Медоносная Пчела,

Мне ведомы лишь сладость и цветы,

Я всего лишь крохотная бабочка,

Я знаю как являться на свет лишь на миг, и как уходить.

Я всего лишь дуновение зефира,

Я знаю лишь одно мгновенье вечера.

Я всего лишь капля вина,

Я знаю лишь губы, я знаю лишь кубок.

О, я звон танцевального колокольчика,

Я знаю лишь ритм ног моего танцора,

О, я искра вожделения,

Я знаю лишь тоску, я знаю лишь радость.

Так зачем ты рассказываешь мне о том, как растут растения,

Ведь я ни владыка, ни садовник сада.

 

Примечание: Все эти стихи принадлежат перу Леванае Фалсафи. Вы никогда не слышали он нем, как и большинство пуштунов. Это молодой пуштунский поэт, который ничего не опубликовал, хотя много написал.

 

 

 

(8)

 

ЖРЕЦ, МАГИЯ И ЧАРЫ ЛИМИТЕД

 

Мехер, один из моих арендаторов, был не особенно привлекателен внешне. У него были зеленые глаза на широком монгольском лице, темном и рябом. У него были мощные плечи и широкая грудь. У него были огромные руки и ноги, он был селен как буйвол, но имел такую манеру смотреть на вещи через уголки своих бегающих глаз, что ему всегда удавалось привести меня в состояние раздражения и беспокойства. Он был лучшим земледельцем и крупнейшим ворюгой в моей деревне. Поскольку хан пуштунской деревни кроме прочих многочисленных обязанностей отвечает еще и за закон и порядок, мы с Мехером недолюбливали друг друга. Он ненавидел обычаи и законы нашего общества так же сильно, как и я. Только у него всегда было удовольствие от их нарушения, а у меня обязанность вбивать их в его твердую упрямую башку. Потому что будучи жестокими и тираническими, обычаи и законы являются единственной обязательной силой нашей культуры. Сильному коню нужны прочные удила чтобы оберечь его и весь мир от его озорной молодости и разрушительной силы. Мне приходилось укрощать этого жеребца законом его народа, и это было ему очень не по душе. И мне, потому что я не пророк и не генерал. Я поэт. Я бы с большим удовольствием смотрел как жеребец растет, брыкается, скачет и гарцует, со всей элегантностью и радостью молодости, вместо того чтобы привязывать его к стойлу и заставлять жевать сено по приказу.

            Как бы то ни было, Мехер избежал этого приговора; он умер от тифа. Когда я пришел проведать его он был уже на последнем издыхании. Его гигантское тело отказывалось таять и сдаваться, но глаза его выглядели уставшими.

            Его семья была в отчаянии. Они испробовали всех докторов, которых я порекомендовал, одного за другим, и заплатили огромные деньги за всякие цветные и пахучие штучки в бутыльках. И тогда глаза его матери наполнились ужасом от вида его героической борьбы и она воскликнула: "Черная магия. Да, взгляните, его тело огромное как гора, и все же он повержен!" Она сказала своему старику-мужу: "Если бы это была болезнь, кто-нибудь из этих крупных врачей знал бы ее и дал бы ему нужное лекарство. Но они не смогли этого сделать, потому что это не болезнь. Это черная магия". "Женская болтовня", - сказал старик своему сыну Усману, который стоял рядом, хмурый как туча. "Больше его слушай, - ответила на эта женщина, - Он сидит вместе со своими образованными Ханами и поэтому не верит в молитвы и чары. Но разве вы забыли как у Умара была такая-же беда, и никто не мог излечить его, пока не привели Шаха Сахиба из Фейриз. Он обнаружил злые чары и спас его жизнь по милости Аллаха и доброго духа его учителей. На это ушло немало времени, однако он все еще жив. Вы что, забыли? Вы вместе с вашими Ханами можете говорить что угодно, но это действует. Он каждый день спасает людей в разных деревнях". Усман кивнул, соглашаясь: "Давайте попробуем. Хуже не будет. Мы не перестанем давать ему английские лекарства, но и Шаху Сахибу дадим возможность полечить его. Кто знает, может это спасет Мехера". "Ладно, приведите его, - сказал старик, - И да будет проклята твоя мать за ее длинный язык". И поскольку ему было неуютно оставаться дома, он побрел на свое поле, ворча и бормоча что-то себе под нос.

            Усман ушел и вернулся вечером с Шахом Сахибом. Все это дело было для меня тайной, так как я придерживался твердого мнения насчет магии и любой маг, находящийся в пределах досягаемости для моих рук, подвергал себя большой опасности. Неоднократно, по разным поводам, я высказывал сильное желание сжать свои пальцы вокруг грязной шеи Шаха Сахиба и попросить его использовать всю свою магию чтобы освободиться от них.

            Ибо маг, священнослужитель и заклинатель – злейшие враги человека. Они наполняют душу тьмой и умерщвляют интеллект. Они останавливают его развитие и борются со знаниями, потому что они процветают на невежестве. Они крадут не только с трудом заработанные деньги бедняков, но и их мозги. Они ведут человека во тьму от имени света, заставляя его поклоняться дьяволу от имени Бога. Они несут гнилостные бактерии тупости и заражают ими мозг. Они – национальное бедствие №1. Будучи очень ответственным Директором по вопросам здоровья в своей маленькой деревне, я захотел увидеться с Шахджи.

            Шахджи – худощавый невысокий человек. Его лицо несет на себе следы благовоспитанности и утонченности. Его элегантная седая бородка аккуратно расчесана. Его длинные седые локоны смазаны маслом и вьются. Он гордо носит белый тюрбан священника и белые одежды, что должно подразумевать чистоту. Он серьезен, загадочен, пророчески спокоен и собран.

            Как только он приблизился к деревне, все крестьяне почтительно встали, ведь он вел свое происхождение от знаменитого святого. Он прямиком направился в зенану (женскую половину дома), где Мехер в окружении женщин трясся в агонии. Шах Сахиб всегда чувствует себя счастливым среди женщин. Они сочувствуют, они понимают. Он посмотрел в глаза Мехера. Потом нахмурился и пробормотал что-то. Потом сказал: "А!" Это произвело огромное впечатление на всех. Женщины широко раскрыли глаза и ждали. Шах Сахиб посмотрел на Мехера, отметил молодость могучего тела, и поэтом снова сказал "А!" и, наконец, "Это девушка". Какая сенсация! Мать Мехера выглядело удовлетворенной и очень гордой.

- А я вам говорила, что это какая-то злая женщина влюбилась в моего красивого здоровяка Мехера.

Все пожилые женщины стали пристально смотреть на молодых и незамужних, о чего последние начали краснеть и смущаться.

            Шах Сахиб сел, извлек книгу с таблицами и магическими формулами, достал простой лист бумаги и начал рисовать, писать, декламировать и подчитывать. Его лицо было серьезным, а его брови оставались нахмуренным в течение длительного драматического периода. Затем он очнулся с радостным видом и повернулся к матери Мехера, которое все это время стояла позади него, затаив дыхание.

- Мать, я думаю, нам удастся обнаружить злые чары. Молись, чтобы нам повезло, мать.

Он повернулся к Усману.

- Пойдем, мой мальчик, и прихвати с собой мотыгу.

И он удалился, оставив старушку, голосящую молитвы к небесам.

            Только Усман пошел за ним. Все толпу попросили остаться. Усману пришлось вырыть ямку в определенной месте, глубиной примерно в фут, а священник тем временем ощупывал землю пальцами. Чары не находились. Шахджи выглядел потрясенным. Вера Усмана пошатнулась. Шахджи указал на другое место и снова попросил его копать. После примерно десяти минут копания, Шахджи выбрался из ямы и стал оглядываться в поисках нового места. Вера Усмана пошатнулась еще сильнее. Вид у него был расстроенный и рассерженный. Он яростно швырял в сторону куски земли. Шах Сахиб вернулся опечаленный и жестом приказал ему остановиться. Изображая печаль и удивление по поводу своей неудачи, он сказал: "Однако, я не понимаю. Усман, теперь ты покопайся в вырытой земле, а я пока поищу другое место. Будь проклята эта злая девчонка!"

            Порывшись в земле, Усман наткнулся на жестяную бутылку примерно 2,5 футов длиной (как раз удобно носить в кармане или в ладони). "Святой отец, - воскликнул он, - вот же оно". Его глаза светились. К нему вернулась его вера. Он подал знак селянам и позвал своих братьев. Все тут же примчались и окружили их. Шах Сахиб снял крышку с бутылки. Внутри была искусно изготовленная тряпичная кукла. Он вытащил ее и осмотрел. "О, проклятая женщина, - произнес он, - бедняга Мехер, посмотрите на эти булавки, воткнутые в заколдованную куклу. Каждая – как меч в боку Мехера". Какая сенсация. Даже отец Мехера онемел от изумления. Новость долетела до женщин. Они были озадачены и переполнены радостью, как и полагается. Шахджи вынул булавки и сжег куклу у них на глазах. Он пробормотал молитвы из Корана, дыша прямо в лицо Мехеру, благословил толпу, пообещал неизвестной девушке ужасающее отмщение, и откланялся. Мать Мехера обнимала его ноги и целовала его руки, а по лицу ее текли слезы благодарности.

            Когда он вышел из хижины, женщина крикнула Усману, чтобы тот угостил Шаха Сахиба чаем со сливками и шел домой. Пока Шах Сахиб наслаждался теплом уважения и обожания селян, Усман вернулся к матери. Она достала пачку старых грязных банкнот, все сбережения их семьи за годы тяжелого труда.

- Отдай их Шаху Сахибу как благодарность.

- Но мама, - возразил Усман. – мы могли бы купить на них хорошего бычка.

- Бычок что, лучше Мехера? – презрительно огрызнулась женщина.

Усман не смел возражать. Он вышел, отвел Шаха Сахиба в сторону и сунул ему в руки пачку, бормоча извинения. Шах Сахиб любезно принял их и сказал, что он вообще-то и не помышлял бы о том, чтобы взять плату за свои услуги, но заклинание не сработает если благодарственные деньги не будут уплачены.

            Он вернулся в хижину, написал еще одно заклинание, которое следует обернуть вокруг головы Мехера, и отбыл в свою деревню в сопровождении нескольких заботливых преданных селян.

            Мехер умер на следующее утро. Я оплатил расходы на его похороны. Его отец занял у меня денег чтобы заплатить священникам за чтение молитв над могилой. Он продал своих быков чтобы купить еды и угостить друзей и родственников, пришедших выразить соболезнования.

            Я все еще ищу встречи с Шахом Сахибом. Если вы когда-нибудь услышите, что Хана Абдула Гани Хана посадили за убийство, знайте – я его встретил.

 

 

 

(9)

 

МЕСТЬ

 

Шер Хан был сыном слабого благочестивого Хана, который делил часть деревни со своими многочисленными могущественными родственниками. Все они боролись друг с другом за власть, но никто не беспокоил отца Шера. Будучи слабаком в этой жизни, он имел большие виды на следующую. Он носил священнические одежды, обменял свой револьвер на молитвенные четки, и оставил холостяцкий дом (худжру) ради мечети.

            Он безнадежно путал свой страх перед родственниками со своим страхом перед Всевышним. Мелкий трусишка пытался стать великим святым и, как следствие, потерял все свое чувство юмора. Он проповедовал против нюхательного и курительного табака, носил представительную бороду и никогда не улыбался. Он принимал больную печень за доброе сердце, и его бедная жена расплачивалась за это. Шер, ребенок этой мягкотелой медузы, представлял собой средоточие силы – отображение страстных желаний сильной женщины, которая замужем за слабым мужчиной. Его отец не решался шлепать его по попе даже когда тот был еще совсем ребенком. В девятнадцать он был уже огромным и могучим, дерзким и гордым. Он относился к своему старому слабому отцу с презрением, а к совей жесткой маленькой матери с безразличием – и все же оба просто обожали его.

            Его отец видел в нем все то, чего он не находил в самом себе. Высокомерная мощь, властная гордость, приятное лицо и пляшущие глаза. Его мать считала его командный тон глотком свежего воздуха по сравнению с раздражающим нытьем его отца. Оба обожали его. Он смотрел на обоих как на грязь под своими ногами. Но к молодым людям из своей деревни он относился с большой любовью и почтением. Он ел вместе с ними, спал вместе с ними и играл с ними в азартные игры. Он знал, как заставить их обожать его, а также он знал и то, как использовать это обожание.

            Самым первым заметил эти его качества его дядя, Далаир Хан. Далаир Хан был наглым и властолюбивым старым мерзавцем, с большим добродушным лицом и маленькими слоновьими глазами. Более всего он любил есть, охотиться и занимать деньги. Он был щедрым и гостеприимным, с громоподобным смехом, которым он приветствовал вас и подлизывался к вам. Милый старый мерзавец ненавидел своего слабого брата-святошу, потому что тот не упускал случая напомнить ему о смерти и дьяволе. Ни один добросердечный человек не захочет, чтобы ему напоминали об этом. Далаир Хан считал поведение своего брата злонамеренным, мстительным и ограниченным, придуманным специально чтобы мучить его. Он выдворил своего брата из деревни и из места, где мужчины собирались для отдыха и развлечений, и водворил его в мечеть. Далаир Хан был неоспоримым ханом деревни, а его брат – неоспоримым святым. Далаир охотился, пел песни и пировал с друзьями. Его брат молился, играл и проповедовал большими словами о малых добродетелях. Все шло своим чередом до тех пор, пока не случилось нечто, что нарушило этот черед. В соседнюю деревню вернулся двоюродный брат Далаира, Курбан Хан, отсидев часть своего пожизненного срока за убийство, которое он не совершал. Однако он был отъявленным драчуном, и жители деревни только и делали, что говорили о его подвигах, отличавшихся безрассудной отвагой и необычайной справедливостью. В одной из стычек Курбан выстрели в ногу отцу Далаира (то есть своего собственного дяди). Старик простил его (потому что тот сделал это явно ненарочно), но обычай не простил. Кровь пролилась и громко взывала к отмщению – его кровь, кровь его отца.

            Курбан, отпахав четырнадцать лет на каторжных работах, думал, что уже расплатился за все свои грехи. Он вышел из тюрьмы чистым и честным человеком, полным доброжелательности и сострадания к людям. Жители деревни окружили его, надеясь увидеть героя, а увидели человека прямого и скромного, доброго и благовоспитанного. Они вспоминали о совершенно безрассудных поступках, которые он совершал, смотрели в его мягкие веселые глаза и любили его.

            В доме Далаира гости стали бывать все реже, а в доме Курбана – все чаще. Далаир щедро тратил, бешено охотился, по-царски развлекал и бездумно занимал, и все же именно к Курбану стекались все те, кого он хотел видеть у себя. Шли дни, он сидел у своего достархана[1], смотрел как гости едят его жареных барашков и понимал, что они пришли к барашку, а не к нему. Ни один из них не стоил пищи, которую он съедал. А за столом Курбана, где угощения были простыми и незамысловатыми, гости были преданными и искренними, а слуги смелыми и честными. Далаир начал ненавидеть улыбчивое лицо и простодушную щедрость Курбана, потому что они пророчили закат его собственного солнца.

            Потом вырос Шер – сильный, гордый и красивый. Далаир Хан смотрел в его серо-голубые глаза и вздрагивал. Он слышал пение сладких молодых голосов в его худжре, и кашель каркающих старых глоток в своей собственной. Он нащупал свой пистолет и посмотрел на своего маленького пятилетнего сына. Он хмуро посмотрел на его маленькое лицо и сказал: "Дилавар, мой мальчик, ты должен стать ханом этой деревни, даже если мне придется расплатиться за это своей душой".

            На следующий день он пригласил Шера на обед и подарил ему револьвер (лучший подарок для любого пуштуна). О смеялся и шутил с ним и относился к нему как к себе равному. Это очень льстило Шеру Хану, привыкшему к благородному благочестию своего собственного отца. Это также заставило его полюбить своего большого дядю. Далаир Хан щедро тратился на своего племянника, поджаривал барашков для его друзей и распускал грязные сплетни о его врагах. Он представил его большим и знаменитым ханам, брал его на охоту в далекие поля и деревни. Он обращался с ним как с сыном и выслушивал его как друг. Он суетился из-за его питания и беспокоился о его комфорте. Он улыбался его глупостям и смеялся над его шутками. Он делал все, чтобы парень полюбил его. У него получилось. Шер забыл о своем возрасте и говорил с ним как с равным, как с другом.

            Когда Далаир уже был уверен, что парень верит ему, он начал рассказывать ему истории о его деде. Он приводил примеры его благонравия, добродушия и огромного человеколюбия. Он искусно рисовал портрет старого Хана любимыми красками Шера. Когда он стал уверен, что Шер боготворит своего деда, он рассказал ему о том, как Курбан Хан выстрелил в старого Хана просто для того, чтобы унизить его. Это сработало и Шер пришел в ярость. Далаир ликовал. "Но я думал, что это была случайность", - сказал Шер, глаза которого горели.

"Случайность? – усмехнулся Далаир, - Такие случайности не редкость. Это хороший способ уползти от своей обязанности когда ты не достаточно силен, чтобы исполнить ее. Понимаешь, нам с твоим отцом было удобно принять это как случайность, что мы и сделали. Он был слишком слаб, а я – слишком юн". Губы Шера презрительно скривились. "Как можно побояться отомстить за кровь своего отца", - ошеломленно произнес он. Далаир обнял его. "Я поддержу тебя, сын, - сказал он, - и дам тебе деревню Кизас как почетную медаль". "Я докажу тебе, что я не боюсь", – сказал Шер и удалился.

            В эту ночь он не сомкнул глаз и думал о своих самых близких друзьях, доходе от деревни Кизас и его замечательном деде, и совсем забыл о своей теплой молодой жене, лежавшей радом. Это был холодный вечер, моросил дождь – скверный вечер. Курбан Хан перемешивал угли в погасшем костре и рассказывал своим арендаторам историю. "Вы знаете, как глупа молодость, - сказал он с ухмылкой, - Что ж, и я был когда-то молод, и думал, что этот мир принадлежит мне. Любой, кто был не согласен со мной, утрачивал свое право на жизнь. Однажды вечером, Занги поспорил со мной и я поклялся, что убью его. Я решил сдержать свое слово на следующий день, а вместо этого попал в своего любимого старого дядю. Я чуть не покончил с собой, когда понял это. Но добрый старый дядя простил меня. От этого мне стало еще больнее. Потом, через месяц, кто-то убил Занги, и его брат обвинил в этом меня. Судья дал мне двадцать лет потому что я грозился убить Занги – и делал это на глазах у всех, прямо на рыночной площади, а про меня знали, что я держу слово. Я не роптал. От имени Занги я расплатился за все совершенные мною грехи".

            "Мой хан, - сказал Гулам, - ты должен защищать себя". Курбан Хан улыбнулся.

- Смерть будет окончательной ценой. Я не возражаю против того, чтобы оплатить ее.

            Как раз в этот момент вошли двое. Курбан Хан посмотрел на них у улыбнулся.

- Откуда вы, друзья мои, - спросил он.

- Мы пришли из деревни Пата, наш хан, - ответили они, - и ищем потерянную кобылу.

Потом они устроились в углу и замолчали.

            Все арендаторы, один за одним, разошлись по домам. Курбан поднялся и тоже собрался домой. Он улыбнулся незнакомцам, сказал: "Сегодня ночью я принесу вам удачу", - и удалился.

            Через четверть часа он вернулся с полным подносом тарелок и полными глазами доброты. "Вот то, что вам предназначено сегодня", - сказал он с улыбкой. Один из незнакомцев поднял пистолет и выстрелил ему прямо в глаза. Второй тоже поднял пистолет и выстрели ему в плечо. Поднос, зазвенев, упал на землю, а вслед за ним, с глухим звуком, упал и Курбан Хан.

            Двое выбежали наружу – поблизости их ждал Шер Хан. Вместе они побежали через поля и посевы и вскочили на приготовленных заранее лошадей. Они понеслись прочь, от грязи и убийства, гордости и глупости.

            На следующий день Шер явился в деревню и присутствовал на похоронах своего дяди. Тем временем Далаир прибежал к братьям Курбан Хана и поклялся, что это Шер убил его. Так он исполнил последний штрих на полотне своего плана – убить Курбана, повесить Шера, и таким образом расчистить путь для своего сына Дилавара.

            Шера приговорили к четырнадцати годам. Он был достойным заключенным и вышел уже через семь лет. Из тюрьмы вышел более сильный и гордый человек, чем тот, который вошел в нее.

            Далаир устроил великий пир в его честь. Шер принял этот дар, потому что не хотел обнаружить своей ненависти к дяде, который использовал его юношескую любовь чтобы обмануть его, сделать орудием в своих руках. Он попросил себе деревню Кизас – приз за спасение имени семьи. Далаир проскрежетал зубами и отказал, потому что ветвь семьи Курбана была сильна и влиятельна, и он не мог отдать деревню, не обрекая себя на гнев и отмщение. Он отказал. Шер посмотрел на него со злобой и отвращением. "Ты заставил меня убить собственного дядю, - сказал он, - и, клянусь Аллахом, ты должен заплатить за это". Далаир положил ладонь на рукоятку своего револьвера. "Я не отдам деревню за убийство собственного брата, - огрызнулся он, - Годы сделали тебя мудрее, Шер. Меня тоже. В моем почтенном возрасте я не стану признаваться в глупостях моей молодости. Ты, мой дорогой племянничек, забыл, что пуштун скорее отдаст свою жизнь, чем откажется от своей земли или жены. И то, и другое – священны".

            Шер все понял и стал ждать. Три месяца ушло у него на то, чтобы научить одного молодого человека спустить курок, направив дуло в сторону дяди. Далаир умер с рукой на револьвере. С тех пор Шер вне закона. Он живет в одной деревушке на племенных территориях, пропитанной невзгодами, опасностью и коровьим навозом. Его голос утратил свой цвет, а глаза – гордость. Четырнадцать лет – это много, а четырнадцать лет одиночества и преследований – еще больше. Время и жизнь сломали Шер Хана. Он научился просить и умолять. Он больше не ходит на охоту, потому что знает, каково быть добычей. Он стал добрым и мягким, как Курбан Хан – дядя, которого он убил. И у Курбана есть сын, он силен, горд и красив, и не боится своего дяди Шер Хана, будь он хоть самым смелым и дерзким мужчиной племени. Месть и Смерть, Смерть и Месть, всегда и навеки.

 

 

 

(10)

 

ПОЛИТИКА

 

Политика пуштуна сосредоточена на золоте и власти, голоде и амбициях, точно как и ваша. Поскольку у него больше крови в жилах и пены в голове, чем у вас, он делает ее весьма кипучей. Сегодня политика делает то, что пять столетий назад делала религия. И то, и другое – всего лишь созданная людьми система, посредством которой они платят за свои глупости, предоставляя лукавым мудрецам и четным дуракам право управлять ими. Ибо каждый человек должен управлять или быть управляем. Третьего не дано, если только вы не поэт или кретин.

            Прямолинейный, с жестким загривком, каждый пуштун представляет, что он – Александр Великий 2], и хочет, чтобы весь мир признал это. Результат – постоянная борьба между дальними родственниками, родными братьями и, нередко, между отцом и сыном. Об этом свидетельствует его длящееся веками самоуничтожение. Они не смогли стать великой нацией, потому что в каждом доме есть свой Джинна [3], который скорее спалит свой дом, чем позволит своему брату хозяйничать в нем.

            Неистовый темперамент, властная натура и бездонное невежество – его единственные источники вдохновения. Если он не может стать лорд-мэром Дели, он воспитывает в себе величайшее презрение по отношению к Дели и величайшую любовь к своим двум с половиной сараям, где он может выполнять и выполняет функцию лорда-мэра. Истинный демократ. Он считает, что он так же хорош, как его отец, и даже немного лучше, и достаточно глуп для того, чтобы попытаться внушить это даже собственной жене. Она расплачивается за это в молодости, а он – в старости.

            Он страдает выраженным отсутствием чувства такта и явным переизбытком практического самовыражения. Он скорее решит свою проблему выстрелом из ружья, чем будет ломать голову над этой проблемой. У него огромные амбиции при полном отсутствии терпения; вот почему он обычно умирает довольно молодым. У него огромное сердце и твердый лоб; вот почему из него получается обворожительный друг и прекрасный хозяин. У него гордость в голове и пустота в желудке; вот почему из него получается изумительный бандит.

            Когда ему приходится выбирать между требованием выкупа и милостыней, он выбирает выкуп, потому что он человек, а не червь. Он видит рваные одежды его молодой красавицы-жены и голодные глаза своего ребенка. Он берет свое ружье, скрежещет зубами и идет прямиком в челюсти смерти чтобы добыть лоскут ткани для первой и пригоршню еды для второго. Когда общественная система становится неспособна обеспечивать его близких, он попирает ее своими соломенными туфлями. Когда политическое устройство решает уморить голодом его и откормить других, он проделывает в нем пулевые отверстия.

            Вот его отличительная черта, которую я обожаю. Он лучше украдет, чем станет умолять. И я тоже. Он лучше столкнется к гневом Бога и людей, чем с позором и бесчестьем бедности. Он лучше будет смотреть в испуганные глаза похищенного торговца, чем в печальные обвиняющие глаза его недоедающей жены и голодные ждущие глаза своих несчастных детей. Мне лучше увидеть, как человека вешают за разбой, чем как он ползет по мостовой с протянутой рукой, прося милостыню у тех, кто сумел найти щедрых покупателей для своих душ. Пуштун любит красть потому что терпеть не может умолять. Поэтому я люблю его, несмотря на его твердый лоб и тщеславное сердце. Он лучше проломит себе башку, чем продаст ее с той манерной покорностью, которая так свойственна цивилизованному человеку.

            Все эти двести лет британцы подкупали и развращали его. Они заполучили его священников, ханов и суфиев. Они скупили всех божков, которым он поклонялся, платили ему индийским золотом на службе у английской прихоти, и просили его закрывать глаза и запирать душу. Это работало, кое-как и кое-когда.

            Просто чтобы вы имели представление о добром христианском уме, я хотел бы рассказать вам о Тирахе. Тирах – земля странных историй и еще более странных обычаев.

            Это – дом афридиев[4].

            У представителей этих племен есть так много живых, трогательных и ярких событий, о которых можно поговорить, что им не нужно прибегать к вымыслу чтобы осветить темное однообразие их жизни искусственным светом. Вот история, которая произошла на самом деле.

             В Тирахе имеется многочисленное, хитрое и жизнеспособное большинство из мусульман-суннитов и малочисленное, интеллигентное и умное меньшинство из мусульман-шиитов. Обе секты – чистые афридии по роду-племени. Они проживают между Индией и Афганистаном и расплачиваются за это. Когда Аманулла-хан стал немного задирать нос и вести себя как пуштун, каковым он и являлся, то есть энергично, беззаботно и неосмотрительно, белым сахибам[5] это пришлось не по нраву. И пока Аманулла и его Королева[6] танцевали по столицам Европы, христианское золото собрало вместе в столице Афганистана зависть и амбиции, голод и невежество, в один разрушительный батальон.

            Шииты Тираха были умнее, чем их соседи. Аманулла придерживался широких взглядов и проявлял терпимость к различным сектам ислама. Шииты Тираха любили и поддерживали его. Они горели желанием нанести удар с юго-запада и защитить молодого монарха. Но вдруг (вот те на!), одновременно с возмущением священников в Афганистане, откуда-то появились и другие красноречивые священники, но не из шиитов, а из суннитов Тираха.

            И пока в Афганистане ученые бороды и тяжеловесные тюрбаны тряслись в праведном гневе, обличая христианские повадки и непуштунскую и неисламскую этику молодого короля, в Тирахе они тряслись, обличая шиитов, убийц Усмана, возлюбленного зятя Пророка. Большинство этих поклонников Усмана были из оседлых районов, находившихся под британским управлением. Тем, кто будет убивать шиитов, обещали рай и гурий. Афридии послушались. Предложенное золото и обещанные гурии оказались для них слишком заманчивыми. Они похватали свои ружья и пошли добывать себе место в райских садах.

            Затем последовало ужасающее уничтожение не только шиитов, но и их скота, садов и пашен. Долины, где проживали шииты, были опустошены – миллионы плодовых деревьев, плантации многовековых чинар и миндальных деревьев были спилены. Шииты были слишком подавлены, у них не было сил прийти на помощь Аманулле.

             Они заплатили за свою мудрость кровью и слезами, а Аманулла за свою – короной и королевством. Осмелившись отстаивать свою свободу, он потерял свое единственное королевство, а афганцы – своего единственного короля. А осмелившись помогать своему идеалу, шииты лишились своих детей и садов. Шедевральный образец холодного, эффективного планирования и блестящей, безжалостной расправы.

            Сами решайте, кто выиграл от этого кровопролитья и ужаса, тьмы и ненависти.

            Это лишь одна из тысяч подобных историй о Племенных Территориях. В нем каждое слово – правда. Некоторые сунниты могут не знать о том, кто направлял их, зато шииты знают, кто бил их. Некоторые пуштуны могли не иметь возможности спасти Амануллу, но они знают, почему они не имели такой возможности.

            Единственной целью политического департамента Правительства Индии под британцами было попытаться приучить ястребов из Хайбера жить ничтожной жизнью ворон и стервятников. Оно смогло совратить самых ничтожных и жадных членов племени, придало им значимости, купило им влияние. Инструмент должен иметь значимость и влияние. Вся эта влиятельность принадлежала в племенах хану и священнику. Первый – владыка этой жизни, второй – претендует на владычество в следующей.

            Политическая Служба снабдила племена богоподобными священниками, надевшими на себя униформу служителей Аллаха чтобы служить дьяволу. Они извратили безмерное почтение людей племен перед Богом, превратив его в безмерную ненависть к своему брату. Они использовали их детскую веру и честность в угоду лжи и развращенности.

            У британцев все вышло великолепно. Пуштуны, перерезая друг другу горла, были слишком заняты, чтобы думать о чем-то еще. Повсюду были кровь и тьма. Империя была спасена, а пуштуны прокляты.

            То потом кое-что произошло. Чтобы узнать, что же это, нам придется покинуть племена и их холмы и спуститься вниз, на богатые долины так-называемых Оседлых Территорий, в Северо-Западную Пограничную Провинцию, потому что произошло это в одной деревушке в процветающей Пешаварской долине, когда родился первый Худай Хидмадгар[7].

            Это был пятый ребенок высокой, красивой, голубоглазой женщины и честного и сильного престарелого хана голубых кровей. У его отца, Бехрам Хана, не было собственных земельных владений – исключительная черта для хана, потому то он простил всех своих врагов. Он никогда не лгал, не умел просто. Ему нравились британцы, управлявшие им, хотя он и не мог вспомнить их имен. Он любил лошадей, но был никудышным наездником. Он легко переносил неудачи и, как следствие, обладал тонким чувством юмора. Он был болезненно честным; поэтому люди любили его.

            Бехрам Хан жил, занимался сельским хозяйством, смеялся и весело богохульствовал вплоть до зрелых, пожилых лет. Обе его дочери удачно вышли замуж. Его старший сын служил капитаном в Британской Армии. Он завербовался прямо из своего лондонского колледжа и храбро сражался всю войну. Его младший сын отказался от патента на офицерский чин и с головой ушел в сельское хозяйство и религию. Бехрам Хан не мог этого понять, но в конце концов просто перестал пытаться понять своего младшего сына. Будучи младшим ребенком в семье, он был любимчиком матери. Мальчик был добрым, чистым, два метра ростом. Он любил своего старика-отца и всегда давал странные, но благородные объяснения своим поступкам. Старый хан прощал ему все, даже отказ от назначения в армию. К тому же старушка-мать поддерживала мальчика. Казалось, она понимала его лучше, чем он. Она понимала все поступки ребенка. И если она говорила, что все в порядке, значит так оно и было. Короче говоря, Бехрам Хан дал ему деревню в управление, женил его на девушке, на которой тот хотел жениться, и надеялся, что он оставит свои странности и возьмется за ум.

            Молодой человек боготворил свою жену – чудаковатое, милое, добродушное создание, воспитанное и из хорошей семьи. И все же он не находил себе места. Он обожал своих детей, двоих сыновей, но очень часто, сидя у огня, он вдруг переставал обнимать их и его взгляд становился отсутствующим. Его очаровательная жена знала о таких его странностях и ненавидела их. Ведь каждая женщина хочет, чтобы мужчина принадлежал ей целиком. Она видела, что в ее сильном красивом муже было что-то, что заставляло его забывать о ее прекрасных глазах и щебетании ее детей у огня.

            Она не дожила до того времени, когда эти долгие молчания и темные настроения превратились в решительность и поступки. Она умерла, не дожив до двадцати пяти. Ее тело одели в ее свадебные одежды, покрыли цветами и отнесли на кладбище. Она оставила после себя двоих маленьких мальчиков с растерянными, испуганными глазками. Они ощущали ужас смерти, хотя не понимали или не знали, что это такое.

            Абдул Гаффар Хан стал еще более беспокойным. Война в Европе дала Индии лицемерную надежду на развитие вначале и эпидемию гриппа в конце. Она оставил детей, доверив их нежной заботе своей старой матери, и стал топить свою печаль в работе и служении.

            Он нашел профессию своей жизни. Он нашел новую любовь – свой народ. Пуштуны должны быть объединены, образованы, реформированы и реорганизованы. Он стал говорить с ними, обращать их внимание на убогость и темноту их жизней. Он пытался заставить пуштуна думать. Поначалу он добился слишком больших успехов, на свою шею. Бедные ханы Хашнагара собрались в большой мечети и провозгласили его своим королем – "бадшахом". Местные представители Его Британского Величества потеряли чувство юмора (то великолепное чувство юмора, которое вы постоянно видите в журнале "Панч", но редко замечаете в глазах англичанина). Помощник Комиссара прибыл с солдатами и артиллерией, окружил деревню, разоружил ее жителей и оштрафовал их на шестьдесят пять тысяч рупий. Он прочел им лекцию на ломаном смешном пушту о британском могуществе и увел с собой шестьдесят уважаемых престарелых ханов в качестве заложников до полной выплаты штрафа. В толпе заложников оказался и Бехрам Хан, которому тогда было уже примерно семьдесят пять и который был верным другом британцев и не скрывал этого. Еще двое были так же непричастны к серьезным волнениям, как и он. Не всем им было нанесено оскорбление. Они ненавидели собственную беспомощность. Впервые в жизни они почувствовали на себе оковы рабства. Пуштуны – они не стали пытаться разобраться в недоразумении. В любом случае, они были слишком озлоблены, чтобы предпринять что-то, кроме как проклинать своих поработителей. Они просто скрежетали зубами и говорили англичанам: "Ладно, если вы считаете нас бунтовщиками, то мы – бунтовщики. Делайте что хотите, и пошли вы к дьяволу".

            Абдул Гаффар Хан едва избежал виселицы. После этого случая за ним закрепилось прозвище "Бадшах Хан", что означает "Король-Хан" – с тех пор пуштуны знают его под этим именем. Это вовсе не испугало его. Напротив, это сделало его сильнее. Он получил сочувствующих последователей и громкое имя. Даже старый Бехрам Хан стал сыпать проклятья на головы англичан, и ему нравилось, что его сын действует им на нервы.

            А потом Бадшах Хан открыл школу. Он создал объединение под названием "Пуштунский Реформатор". Его цели и задачи были чисто социальными. Оно было неполитическим и чисто миссионерским. И все же его арестовали и приговорили к трем годам каторги. Когда он заявил тогдашним правителям страны, что образование не является преступлением, что он всего лишь помогал Правительству, он получил ответ: "Да. Но если тебе позволить организовать пуштунов для социальных реформ, где гарантия что эта организация не будет использована против Правительства и его интересов?" "Вы должны доверять мне", - сказал Бадшах Хан. "Нет, - ответили сильные мира сего, - Ты должен принести извинения и дать гарантии, что ты больше не будешь этим заниматься, и тогда тебя освободят". "Дать гарантии что я перестану любить мой народ и служить ему?" – удивленно спросил Бадшах Хан. Ведь он читал в миссионерской школе и имел много иллюзий насчет христианской справедливости и любви.

            "Это не служение, это бунт", - ответили сильные мира сего, не для того, чтобы поучить Бадшах Хана, а скорее для очистки совести. Этот загадочный приговор обрек Бадшах Хана на три года пыток и дал сильным мира сего право на повышение на следующий год – как по зарплате, так и по должности.

            А тем временем школа процветала и общество оставалось организованным и активным. Три долгих года прошли, Бадшах Хан вышел из тюрьмы, измученный и ослабевший. Но его дух превратился в сталь. В его карих глазах видна была гордость за перенесенные страдания, они смотрели решительно и холодно. Он обнимал своих оставшихся без матери сыновей и гладил дрожащими пальцами их милые теплые щеки. Бехрам Хан пребывал в прекрасном расположении духа. Он лично угощал чаем тысячи посетителей и нелестно отзывался об англичанах и их бабушках. Пуштуны толпами направлялись к Бадшах Хану чтобы чествовать его по случаю возвращения домой. Мальчики смотрели на него с обожанием, девочки пели о нем песни. Пуштуны обрели своего величайшего преступника. Нация воинов открыла своего лидера – благодаря британцам.

            Британский хозяин был вне себя от гнева. Как осмелились эти чертовы пуштуны боготворить бунтовщика! Им нужно как можно скорее преподать урок, но прежде следует немедленно устранить этого тупого большого человека. Бадшах Хана всегда было легко арестовать и приговорить, потому что он был слишком велик и слишком храбр чтобы идти на хитрости и уловки. Он все делал открыто, задирал британцев и, черт подери, они ничего не могли с этим поделать. Они снова заперли его в тюрьме и надеялись, что он поймет, с какой стороны на хлеб намазано масло. Он переносил адские муки – одиночные заключения, тяжелые цепи на руках и ногах, грязь, тошнотворную еду, вшей и голод, а более всего – унижения, пинки, язвительные насмешки и глумление со стороны самых мелких и презренных британских лакеев. Он ежедневно смалывал положенные сорок фунтов зерна ручной мельницей и никогда не жаловался на свою участь. Он всегда был образцовым заключенным. Он никогда не жаловался на червей в своих овощах. Он относился к своим тюремщикам с отчужденным пренебрежением, которое даже немного походило на уважение. Он оставался добрым несмотря на свою силу и мягким даже по отношению к врагам. Он прощал все и всем, обладая безграничным терпением. Он всегда умел спрятать печаль за улыбкой, а боль – за шуткой.

            Когда он вышел в этот раз, он начал свою первою политическую агитацию, требование полного реформирования для Пограничья.

            Девяносто восемь процентов пуштунов неграмотны и листок бумаги с буквами ни о чем им не говорит. Поэтому Бадшах Хан перемещался от деревни к деревни и говорил с ними. Его соратники обнаружили, что их белые одежды очень быстро пачкаются, поэтому решили раскрасить их. Один из них отнес свои одежды в местную красильню и окунул их в красный настой коры, приготовленный для окрашивания кожи. Одежды окрасились в темно-коричнево-красный цвет. Остальные поступили так же. Когда очередная группа вышла выполнять свое миссионерское задания, она сразу привлекла к себе внимание. Люди бросали на полях свои плуги и спешили посмотреть на этих одетых в красное людей. Они подходили к ним, смотрели на них, и были покорены ими. Бадшах Хан одобрил этот цвет для своих новых работников, которых он называл Худай Хидматгар. Их целью была свобода, их девизом – служение.

            Я довольно пространно поведал вам о Бадшах Хане потому что он и есть политика пуштуна. Он понимает пуштунов и пуштуны понимают его, а вы не сможете понять ни его, ни их, если вы не пуштун.

            Сегодня Бадшах Хан уже стар. У него белая серебристая борода и длинные красивые руки. Когда вы снова встретите его, вглядитесь в его добрые карие глаза, и вы узнаете больше о политике пуштунов, чем я смог бы рассказать вам в тысяче книжных глав. Потому что самое священное и самое прекрасное, что есть в человеке, так же невыразимо словами, как звездная пыль и лунный свет. Любовь и доброту нельзя упрятать в темницу букв, как и в английскую тюрьму. Бадшах Хан на личном опыте осознал, что любовь за секунду может создать больше, чем атомные бомбы могут разрушить за столетие; что сила доброты – величайшая сила; что чистые помыслы дороже жизни и даже нежных взглядов твоих детей. Эти вещи пуштун усвоил.

 

 

 

(11)

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

Я подошел к окончанию своей истории. Надеюсь, вам было так же приятно слушать ее, как мне рассказывать. Чтение – цивилизованная форма слушания, а письмо – сложный способ рассказывания.

            Я попытался рассказать вам о моем народе. Ни с холодной, непредвзятой, беспристрастной точки зрения, ибо я не камень – единственная вещь, которую действительно можно описать беспристрастно.

            Мысль есть выражение предубеждения. Вдохновение выше предубеждения, а следовательно – выше мысли. Предубеждение и предвзятость – материнское молоко для человека. Чем раньше вы признаете это, тем лучше. Когда я вижу судью Высокого Суда, с серьезным лицом, в статном парике, отправляющего "беспристрастное правосудие", я всегда едва сдерживаю смех. Но нет. Я не засмеюсь. Я пуштун и должен быть честен, поэтому я откровенно признаю, что у меня есть предубеждение в отношении моего народа. И, честно говоря, я бы возненавидел себя, если бы у меня его не было.

            Я нарисовал вам мое представление о нем. Могло ли бы оно быть другим! Я люблю их, несмотря на их убийства и жестокость, невежество и голод. Потому что он убивает ради принципа и плевать хотел на тех, кто называет это убийством. Он – великий демократ. "Пуштуны, - говорит он, - это посеянная дождем пшеница. Они все всходят в один день. Они все одинаковы".

            В нашем движении Красных Рубашек, когда мы украшаем генеральскими звездами плечи пуштунского мясника или ткача, он усмехается, он не краснеет. Какой бы грязной и грубой ни была его рука, он протянет ее королю для рукопожатия. Какой бы скудной ни была его трапеза, он пригласит императора разделить ее с ним. "Смотри в мои теплые глаза, - говорит он гостю, - а не на грубую кукурузную лепешку, лежащую перед тобой".

            Но главное, за что я люблю его, это то, что он умывает лицо, намасливает бороду, душит волосы и надевает свою лучшую одежду когда идет сражаться и умирать. Милое дитя хочет понравиться гуриям. Он думает, что Богу не понравится его грязное лицо так же, как оно не нравится и ему самому. Поэтому он умывается.

 

Он говорит: "Аллах

Добр и милостив

К тому, кто смеется,

Поет и умирает".

Он говорит: "Трусы

Ноют и пашут,

А воины идут

Прямиком в Рай".

 

Конечно, у меня есть предубеждения в его пользу. Я надеюсь, что и у вас теперь тоже.